– Ты это не мне говори, а ей, – усмехнулся Маркус. – Я-то уж потерплю, а ей будет меня жалко.

– Зато ее лечение тебе поможет лучше, чем мое.

Ариана показала Лене действительно жестокую процедуру, выдала пачку эльфийских пластырей, чмокнула Маркуса в нос и ушла. Может, что-то случилось и ее помощь нужна в больнице. Кто-то ранен? Надо шута сгонять на разведку… А что его гонять, и так где-то бегает, придет и все расскажет. С ним-то все в порядке. Даже настроение хорошее.

До следующего прихода Арианы Лена исправно мучила Маркуса, отчаянно его жалея, потому что, как он ни крепился, она видела, что ему очень больно. Раньше она даже не думала, что может так бережно к чему-то прикасаться. Она клевала носом, но шут исправно будил ее каждый час, подавал мази и пластыри и тут же мгновенно засыпал. Судя по его докладу, ровным счетом ничего не случилось, в больнице находится только один гвардеец, обожравшийся острой приправы, и один старик с плохо залеченной раной, но никому из них смерть не угрожает… разве что гвардейцу от полного опустошения организма, потому что Ариана кормит его слабительным и рвотным. Неужели Ариана верит в то, что ее лечение хуже, чем Ленино? И неужели это так?

Шут, словно прочитав ее мысли, переместился с кровати, на которой валялся не раздеваясь, на пол, обнял ее колени и заулыбался.

– Так. Знаешь, я уверен, что так. Ариана скована либо магией, либо просто лекарствами. Вот нельзя Маркусу обезболивающее давать, потому что его исцеляли магией. И когда ты делаешь ему перевязки, ему не так больно. Он сам говорил, честно. Ты мажешь его обычной мазью, даешь ему обычные отвары, даже не тобой приготовленные, но твоя магия делает их лучше. Сильнее. Погоди, не спорь. Называй это не магией, а как хочешь. Ты не можешь не понимать, что у тебя есть эта сила, природу которой не понимает даже Владыка. Как говорил дракон – энегрия?

– Энергия.

– Ну пусть энергия. Пусть сила. Пусть магия. Главное – она действует. Очень может быть, что любая Светлая может так же, только они не делают. Не лечат, не хлопочут… Но говорят, если Светлая погладит больного ребенка по голове, он выздоравливает. Простуда проходит, жар спадает, горло не болит… Вы все так можете. Но делаешь только ты. Твои желания реализуются. Ты хочешь, чтобы Маркусу было легче, – и ему легче. Особенно если ты не сбиваешься просто на жалость. Если ты сосредоточишься и будешь думать только о том, чтобы ему помочь, ты поможешь лучше любого лекарства. И почему у тебя руки холодные? Замерзла? Давай я тебе куртку принесу? Или эту штуку твою теплую.

Не дожидаясь ответа, он легко вскочил, убежал и вернулся с кофтой, дожидавшейся ее возвращения вместе со всеми вещами, которые она не брала с собой в Путь. Шут поставил рядом еще стульчик, укутал Лену, обнял, согревая. Для всякого нормального человека тут было тепло: шут расхаживал в одной рубашке и в носках, Маркус хронически вылезал из-под одеяла, а Лене было холодновато. Нежная такая барышня… более чем средних лет. Привычных градусов Цельсия было не больше семнадцати, и всем аборигенам этого хватало, а Лена бы предпочла двадцать. Или даже двадцать два… Тогда можно было бы с шутом на полу сидеть.

– Ты знаешь, что я думаю, – сказала Лена. – Я ведь не говорила вслух…

– Ты смотрела. На Маркуса, на мазь, на свои руки. А я смотрел на тебя. Я знаю, что Ариана уже об этом тебе говорила, а ты ей, конечно, не поверила. Разве трудно догадаться? Нет, Лена, я не знаю, что ты думаешь. Я не умею проникать в твои мысли.

– Проникай, – засмеялась она, – мне не жалко. Но ты так чувствуешь меня…

– Как ты – меня, – тихо сказал он. – Ты… ты не заходила к Милиту?

– Я думала, он сам зайдет.

– Тогда я ему скажу, что ты не против его увидеть.

– Конечно, не против! Он от меня сомнениями заразился? И с тобой это обсуждает?

Шут подарил ей озорную улыбку.

– Ага. Знаешь, с ним, оказывается, легко найти общий язык. Он немножко шут. Не потому, что рвется к истине, а просто шут. Серьезность за несерьезностью. Не то чтоб мыслитель, но гораздо сложнее, чем кажется.

– Исполняешь обещание с ним подружиться?

– Исполняю. Я всегда исполняю обещания. Даже те, которые давал не всерьез. И подружиться с ним оказалось легко.

– Вы не похожи.

– А с Маркусом разве похожи? Милит любопытен не в меру… как и я. А тебе почему-то ближе Гарвин.

– Потому что Гарвин оценивает меня более здраво, чем все вы вместе взятые.

– Это точно. Вот и спроси, как он тебя оценивает, – предложил шут со смешком. – Час прошел. Пора Маркуса будить. Кстати, обрати внимание: он быстро засыпает. Значит, не так ему и больно. Ариана говорила, что первые несколько дней он почти совсем не спал.

Он помог Лене осторожно перевернуть Маркуса на живот, и тот даже не проснулся, а когда Лена начала втирать мазь, забормотал что-то, застонал, но продолжал спать, дыхание оставалось ровным. Щетина-то какая на щеках. Надо сказать шуту, чтоб побрил его, Лена и близко подойти к местным бритвам боялась, такие они были острые.

– Побрею его утром, – озабоченно произнес шут, – а то уже на ежа похож. Лена, хочешь, чаю сделаю? Горячего?

– Я есть хочу, – призналась Лена. Шут умчался и вернулся с двумя дымящимися кружками и плетеной вазочкой с пряниками. Через минуту зашел Гарвин. Лиасс предпочел, чтобы старший сын жил с ним, а вот Ариана с семьей расположились в том же доме, что и больница, и было у них аж две маленькие комнатки на троих. Вообще, роскошнее всех явно была устроена Лена с персональными апартаментами на втором этаже, примерно как в Сайбе: нечто вроде гостиной и две смежные с ней комнатки, для нее и для свиты. Только у Лиасса было что-то подобное, разве что гостиная была очень большой, потому то она же была и залом для совещаний и приемов, а пара черных эльфов толклась там постоянно. Спальня Лиасса была не больше, чем у Лены, а вторая комнатка была кабинетом, и вот в этом кабинете и спал Гарвин, раскатав на полу одеяло. Даже раскладных кроватей на всех не хватало. Милит и Кайл тоже спали на полу.

Отношение эльфов к бытовым неудобствам было даже не философским: они ценили комфорт, но не замечали его отсутствия. На полу спать? Вот беда, а какая разница? Опять же, падать невысоко, как шутил Милит.

– Я тоже хочу пряник, – объявил Гарвин. Он был в одних штанах и босиком, и хорошо еще, что штаны надел, потому что эльфов присутствие женщин не смущало. Как и эльфиек – присутствие мужчин. Он был мельче Лиасса, не говоря уж о Милите, и ростом пониже, и поуже во всех местах. Именно он снабдил шута необходимой одеждой, хотя штаны и тем более рубашки Гарвина были ему велики. Удивительно, но на его теле практически не было шрамов. Он не был особенно похож на Лиасса, даже волосы, которые поначалу Лена сочла золотистыми, имели другой оттенок. Он был рыжеватым, светлокожим, но брови и ресницы были темными, отчего глаза казались даже больше и светлее, чем были на самом деле. Естественно, он был красивым, но очень отличался от других эльфов некоторой то ли аскетичностью, то ли суровостью. Лена не помнила, чтобы он принимал участие в массовом веселье; он улыбался, но улыбки его были либо очень конкретны (ей, например, или Милиту), либо очень неприятны.

– Ничего не изменилось? – спросила его Лена. Шут не шевельнулся, даже не посмотрел ни на нее, ни на него, однако Лена знала: он понял вопрос. И Гарвин тоже понял, покачал головой. Волосы упали на лицо, и он не спешил их убирать. Эльфы по-прежнему его сторонились, потому он и стремился уйти, хотя ни за что бы не признался, что это причиняет ему боль.

– Ты просто не понимаешь, – начал Гарвин, но шут перебил:

– Я тоже не понимаю? Я тоже не знаю, что такое некромант?

– Ты знаешь, – согласился эльф. Шут протянул ему пряник, словно в утешение: не любят тебя свои же, так на хоть сладенького поешь. Поспорить с ними, что ли? Опять ведь очевидная глупость может у них сойти за откровение. Хотя с Гарвином этот номер не очень-то проходит…