Лена вцепилась в заостренные уши, но шут не выказал никакой агрессивности.

– Наверное, должен. Я не люблю ненавидеть, Гарвин. Лена сказала как-то, что ненависть непродуктивна. Она ничего не дает. Может быть, она полезна для мага или для солдата во время войны, но я не маг и не солдат. Я шут. Поэтому мне не хочется ненавидеть тебя или кого-то другого. И тем более Милита. Скверно, что он использовал Лену… но понятно. Я не могу его судить. И тем более не могу его ненавидеть за то, что он поддержал ее, пока я маялся дурью. Я не могу ненавидеть его за то, что он ее любит.

– Истина бесстрастна, – кивнул Гарвин, ровненько нарезая принесенную еду.

– Но я не бесстрастен, – возразил шут, – хотя да, я – истина. Не удивляйся, Лена, это не я с ума сошел, это из формулы посвящения. Я не смог быть больше шутом, потому что не был уже так уверен в том, что эта истина так однозначна.

– Какая? – тихо спросил Лиасс.

– Всякая кажущаяся очевидной, Владыка.

– Для тебя я не Владыка.

– Почему? Потому что я считаю себя человеком?

Лена стукнула его по макушке.

– Потому что он для тебя друг.

Лиасс улыбнулся.

– Друг? – усмехнулся шут. – Это вряд ли. Лена, если на благо его народа потребуется поджарить меня до золотистой корочки и скормить дракону, он это сделает. Даже маслом лично поливать будет. Не пугайся. Он пожертвует кем угодно ради блага эльфов. Собой так легче всего.

– Собой жертвовать всегда легче всего, – сообщил Гарвин. – И все же он тебе друг, насколько Владыка может быть другом. И даже я тебе друг, насколько другом может быть некромант.

– Не мне, – светло улыбнулся шут и потерся щекой о Ленину коленку, – ей. Сам по себе я ничего для вас обоих не значу. Для себя тоже.

– Мы поговорим об этом еще, – пообещал Лиасс, – и я постараюсь убедить тебя в другом. Сейчас еще рано.

– Слышал, – проворчал шут, – Зеркало, Отражение…

– Фу, – скривился Гарвин, подавая Лене кусок рулета и кружку с вином. – Отпусти ты его уши, он не станет ни на кого кидаться, а язык ему укорачивать бесполезно. Поешь и обязательно выпей. Это вино привезли нам эльфы Сайбии. Они были очень огорчены, что тебя не застали.

– Я не хочу вина, потому что опьянею.

Гарвин озадаченно посмотрел на нее.

– Ну да. А для чего еще вино пьют? Для чего я его и принес? Пей и пьяней. Тебе это сейчас нужно.

– Выпей, Аиллена, – кивнул Лиасс. – Я не знаю, о чем ты думаешь, но у тебя даже аура меняется.

– Ты действительно не умеешь проникать в чужие мысли?

– Не умею, Рош. Чувствую только отголоски… когда ты проникаешь в ее мысли.

– Я не проникаю, – удивился шут, – я просто знаю… и она знает, что я чувствую. А еще я могу ей ответить… иногда. У меня нет ни капли магии, Владыка. Иначе бы я не смог стать шутом. Ни один маг не выдержал бы коррекцию. Во всяком случае мне так говорили.

– Ага, Билант рассказывал о твоей коррекции. Даже он не понимал, зачем тебе надо было через это проходить.

Шут неохотно оторвал голову от Лениных колен и посмотрел на вино. Гарвин протянул ему кружку и хороший такой бутебродище.

– А горячего ничего нет? – невнятно спросил шут, вгрызаясь в хлеб и сыр. – Есть хочу смертельно.

– Готовят, – очень серьезно сказал Гарвин. – Это так, слегка перекусить и чтоб не пить на голодный желудок. Аиллена, хочешь, чтобы я в тебя силой вливал?

Лена испуганно откусила от рулетика и запила вином. Гарвин вовсе не был милым и даже не пытался таким казаться. С него станется…

* * *

Маркус поправлялся долго и трудно. Лена заходила к нему так часто и так надолго, что уместнее было бы сказать, что она торчала в больнице постоянно, пока его не перенесли в новый дом, чтоб Лена зря не била ноги. Его мучили сильные приступообразные боли, и тогда лицо его напрягалось, а на висках выступал пот, и слабее они не становились. Спазмы начали ослабевать только через две недели, когда он вдруг спросил, почему болит плечо, до этого даже не замечал. Лена продемонстрировала ему метательный нож и сказала, что вряд ли у него сохранится прежняя гибкость и подвижность сустава.

– Да? – равнодушно удивился он. – Ну и ладно, хотя лучше б правая. Чего смотришь? Я вообще-то родился левшой, хотя со временем научился все делать обеими руками. А меч мне и подавно все равно, в какой руке держать. Делиена, кто меня исцелил? Я же знаю, что умирал. Чувствовал.

Лена рассказала об эльфийском рае, размалывая в пыль семечки корницы, очень хорошо лечащие суставы, особенно в смеси с… Фу, ну совсем знахаркой заделалась. Зато хоть какая-то польза.

– И прокляла бы?

– Мне кажется, да. Шуту кажется, нет.

– Не прокляла бы. Мир – нет. А этого, который обещал безболезненно, – могла. Спасибо тебе. Ведь не куда-то меня притащила, а именно куда надо. Можно я тебя за это поцелую?

Лена наклонилась, и Маркус громко поцеловал ее в щеку. Шутит. Значит, и правда, полегчало.

– Я так боялась, что ты умрешь.

– Рано или поздно я все равно умру, – ласково сказал он, – и уж точно раньше тебя.

– У меня хоть время подготовиться будет, – проворчала Лена. – Не надо мне рассказывать, что все смертны и к этому надо быть готовым. Я знаю. Только это все… далеко было.

– Ты никогда не теряла?

– Нет. Ну, бабушку, дедушек… Давно. Но они были старенькие, болели. Я их, конечно, любила, но не больше всех, понимаешь? И умерли они по естественным причинам.

Маркус ласково-ласково погладил ее по щеке. Насколько Лена успела понять, это был почти ритуальный жест, означающий большую привязанность. В Сайбии жесты имели куда большее значение, чем дома.

– Я намного старше твоих дедушек и бабушки. Очень намного.

– Ты выглядишь, как старик? У тебя не гнутся колени, слезятся глаза, трясутся руки? В общем, ты уж постарайся не умирать.

– Постараюсь, – серьезно пообещал Маркус. Даже сейчас, раненый, измученный болью, бледный, он все равно был настоящим мачо. Вот Лиасс, едва придя в себя, Владыкой не был, Милит не казался супервоином, когда одиноко ждал смерти в палатке, шут мгновенно терял в своем невеликом весе, а Маркус, хоть и заметно похудел, все равно был несокрушим, как скала. Надежен. Улыбался наконец-то…

– Знаешь, Делиена, я в растерянности. Мне мерещится, что Ариана со мной флиртует.

– А почему в растерянности? – удивилась Лена.

– Ну! Она – и я… Ты что?

– Ага. Милит и я – ничего, а Ариана и ты – это чего.

– Делиена, ты особенная.

– Ты тоже, болван. Ты настолько особенный, что уже к этому привык. Так что в атаку!

– В атаку… – погрустнел Маркус. – Мне б до горшка сначала научиться самостоятельно добираться. А ты и правда веришь, что я могу ей понравиться?

– Почему ты мог нравиться Эвиане и не можешь нравиться Ариане?

Маркус улыбнулся.

– Делиена, я знаю, что женщинам нравлюсь, хоть и не красавец. Даже очень красивым нравлюсь. В красоте, что ли, дело? Но Ариана… Это ж Ариана! – Он вдруг сделал страшные глаза и зашипел: – Тссс!

Лена оглянулась. Ариана, решительно засучивая рукава, приближалась этакой угрожающей походкой.

– Перевязка! – провозгласила она. – Аиллена, ты мне поможешь его держать. А то вырывается и жалобно плачет.

– Я его утешать буду, – пообещала Лена. Вдвоем они посадили Маркуса, Ариана беспощадно сняла повязку с плеча. Маркус даже не вздрогнул, хотя рана заживала плохо, потому что организм был измотан борьбой с болью, и Лена знала, что он не просто демонстрирует свою выдержку Ариане, он просто так привык – молча терпеть. Плечо выглядело уже лучше, заметно уменьшился отек, пропала опасная краснота вокруг раны. Ариана заставила Маркуса подвигать рукой, и он, морщась и беззвучно ругаясь, подвигал, очень ее обрадовав.

– Аиллена, все-таки это действие твоих мазей, – объявила Ариана. – Ты посмотри, как хорошо. Проводник, ты молодец, хорошо держишься. Здесь больно? А здесь? Здесь? Ага… Аиллена, запомнила? Сейчас я покажу тебе, что надо делать, и ты будешь это делать каждый час до завтрашнего утра. Проводник, будет очень больно.